- Благодарю, - Миллер приподнял щеголеватую, совсем не соответствующую лютой погоде, шляпу. - Пойдем, Маруся. Заодно про Шурочку сведаем.

- Погодите, Лександр Степаныч. Это тот фельдшер, что покойников на куски кромсает? Вы и вправду ему намерились показаться? - душевное состояние девушки ухудшалось с каждой минутой.

- Ступай, Маруся. Я сам, - мягко отвечал Миллер.

Однако прислуга его не оставила - сопроводила до самого порога.

- Нет покуда вестей, господин Миллер, - сходу встретил дежуривший околоточный.

- Мне бы вашему доктору показаться, - Миллер поднял вверх руку, но, впрочем, повязка не позволяла увидеть раны.

- Да он же... как бы это сказать? Не совсем по живым людям-то. То есть, точно наоборот. Правда, у него уже есть один живой - может, и впрямь вас примет?

Дежурный проводил Миллера в соседнее помещение. Смердело там так, что выступили слезы.

- Фельдшер, к тебе снова живые... Господин архитектор!

Тусклый, сутулый человек, волхвовавший над столом, обернулся.

- Будьте любезны присесть вон на ту табуретку. Я вынужден просить вас переждать лишь минуту: мне нужно окончить этот надрез, в ином случае все испортится.

Миллер повиновался, хотя все меньше полагал, что нелепая затея, несомненно, продиктованная жаром, имеет возможность завершиться чем-то благоприятным.

- Полагаю, я вас прежде встречал, - заметил тихий приятный голос откуда-то сбоку.

На миг Миллеру показалось, что он, как и тошнотворный запах, доносится с одного из пугающих столов, покрытых нечистыми простынями.

Должно быть, слова Маруси произвели на ее хозяина куда большее впечатление, чем он сам мог себе признаться.

- Не мудрено - город у нас тесный, - медленно оборачиваясь, отвечал Миллер. - С кем имею честь?

- Чувашевский, учитель реального.

К счастью, забинтованный человек, по неведомым причинам лежащий на столе мертвецкой, оказался вполне живым.

- Миллер, архитектор.

- Убежден, что кричали именно вы...

- О чем вы?

Неприятный диалог прервал фельдшер. Кажется, он даже не отер рук. Миллер брезгливо позволил пальцам с откровенно нечищеными ногтями размотать свою повязку.

- Не может быть! Это все тот же самый след! - радостно воскликнул фельдшер, и тут же закричал во весь голос: - Господин Деникин, вы там? Ершооов!

***

Чем дальше Романов углублялся в грязные бумаги Вагнера, тем меньше его интересовали городские заботы. Водопровод? Электричество? Телефонные аппараты? Печи, способные обогреть целый дом за одну лишь растопку в сутки? После всего, что ему довелась узнать?

Так он еще никогда не обманывался.

Находками до зуда хотелось поделиться хоть с кем-то, все равно, с кем. Однако увы: Романов пришел к выводу, что не в силах дальше доверять кому-либо в этом городе.

Из «своих» имелась только жена, день ото дня все более терявшая душевное здравие. Но если бы она вдруг и очнулась от своего дурманящего сна, в котором проводила большую часть суток, то что бы она сказала?

Романов будто наяву слышал ее голос, произносивший, по обычаю, неуместно высокопарную речь:

- Анатоль, я самого начала говорила тебе, что ты заблуждаешься во всех этих людях, и, без сомнения, будешь глубоко разочарован. Однако амбиции затмевали твой взгляд и разум настолько, что ты отказывался признавать очевидное до той самой поры, покуда это оставалось возможным.

Хуже всего, что эта воображаемая Елизавета была абсолютно права.

Преступное отродье! И ведь еще всего лишь несколькими днями ранее Романов бы и мысли не допустил о том, что всех этих людей объединяет нечто общее - тем более, столь гнусный интерес.

Но что он мог сделать, находясь здесь? Вероятно, скажи он хоть слово вслух - и в тот же день лежал бы с перерезанным горлом в лесу, как и господин полицмейстер, который, очевидно, тоже что-то прознал.

- Как только придет весна, мы уедем, Лиза! - откладывая в сторону испещренные знакомым почерком документы, громко пообещал Романов - больше себе, чем прекрасной собеседнице, забывшейся больным сном.

- Мсье Анатоль, я хотеть сказать... - грустная Одиль подкралась неслышной тенью.

- Быть может, мы поговорим завтра? - Романов растирал слипавшиеся глаза. Заряд бодрости, который придало раздражение, улетучился без следа, стоило ему завершить работу.

- Нет, прошю! Вашно! Ошень вашно! Не мочь не сказать! Это про малыш Андрэй...

Волнистая, белокурая прическа архитектора, изысканная, уложенная волосок к волоску, совершенно поредела на затылке. Впереди - парадное великолепие, сзади же - тонкие тенета. Впечатление еще более усиливалось внезапной темной родинкой, проглядывавшей через, в прошлом, несомненно, ангельские кудри. Интересно, догадывался ли об этом сам хозяин волос?

Деникин неприлично стоял прямо за спиной у значимой в городе особы, бесстрастно разглядывая то, что обыкновенно бывало скрыто от глаз.

Миллер сильно нервничал, не имея на то никаких явных причин.

- По какому праву вы, судари, смеете задавать мне столь личные вопросы?

- Позвольте, Александр Стефанович, внести ясность, и поведать о резонах нашего, столь неуместного, на ваш взгляд, интереса... Как вам наверняка известно, в городе, помимо исчезновения вашей дочери, произошла череда и иных неприятных событий, - взяв наивысшие из доступных ему тонов любезности и благодушия, увещевал Ершов. - Люди из общества похищены, убиты! И никому не ведомо, что еще может произойти в дальнейшем, покуда те негодяи, что свершили преступления, не пойманы. Наш долг - избавить город от угрозы и восстановить справедливость во имя тех, кому уже никто не в силах помочь. Долг же любого чтящего законность горожанина - оказать в этом деле помощь нам... и себе!

- Долг?! О каком долге вы говорите? Я пришел к вам сам! Это моя дочь исчезла! Как вы заметили - похищена! И до сей поры она еще не просто не отыскана. У меня и вовсе сложилось впечатление, что ее вопросом полиция не достаточно озабочена.

- Вы заблуждаетесь, Александр Стефанович. Возможно, я выразился чересчур резко. На деле я хочу сказать...

- Нет, это я хочу сказать! Теперь, после ваших слов, я наконец понял, куда вы ведете! Неужели вы полагаете, что я каким-то образом могу быть причастен к пропаже своей собственной дочери?!

Нет, ровно до этого момента полицейские так не полагали. Однако новой пищи для предположений и без того имелось в избытке.

Деникин сделал большое усилие, чтобы удержать рот закрытым. В разговоре с Миллером помощник полицмейстера не принимал прямого участия. Досадно было осознавать, но увы: в столь щепетильном вопросе ремесленничий сын Ершов мог продвинуться куда дальше, чем если бы за дело взялся сам Деникин, и при том не создав инцидента.